Премьера.

[Raido]

Навеяно недавним просмотром фильма "Ромео и Джульетта " и субботним показом "Камелота".
Впервые за последние пять лет театральный зал Военной академии на Одине был полон. Кроме учеников и их родителей присутствовали ученицы выпускного курса пансиона благородных девиц. Барон фон Диц, отпрыск известной всей Империи семьи меценатов, предок которого когда-то предложил завершать каждый учебный год спектаклем, в котором играли студенты выпускного курса, причём на старинный манер - все роли исполняли мужчины, занял место в ложе.
- Я слышал, что в этом году постановка "Ромео и Джульетты" доверена не руководителю театральной секции, а одному из студентов, это так?
- Совершенно верно, господин барон, - с поклоном ответил директор Академии, - курсант Эрнст Меклингер сам предложил свои услуги в этом качестве. Юноша весьма одарённый в творческом плане - художник, музыкант, вдобавок лучший ученик на своём курсе. Армия Рейха будет гордиться им.
- Если ему повезёт сохранить жизнь, - вздохнул барон, - будем надеяться, что боги не заберут талант до срока.
- Надеюсь, барон, вас не расстроит некоторое нарушение установившейся традиции - в сегодняшнем спектакле заняты не только студенты выпускного курса?
- Что вы, меня это только радует. Прекрасно, что молодёжь интересуется искусством.

До начала представления оставалось пять минут. Эрнст Меклингер, облачённый в сутану падре Лоренцо, велел актёрам собраться на сцене.
- Вот и настал день премьеры, - произнёс он тихо, но отчётливо, - я хочу поблагодарить вас всех за то, что когда-то вы согласились участвовать в нашей постановке. Особая благодарность тем, кто не является учеником пятого курса. Нейтхард Мюллер отбросил упавшую на лоб прядь светловолосого парика Джульетты, буркнул:
- Чтоб я ещё когда-нибудь согласился выпить со старшекурсниками... Наказание хуже не придумаешь.
- Не за что благодарить, Эрнст, - улыбнулся Вольфганг Миттермайер, - Бенволио играть значительно приятней, чем кормилицу. Как не выручить товарищей по гауптвахте, когда прежнего исполнителя отчислили за торговлю наркотиками?
- Надеюсь сегодня Ромео трезв? - Меклингер бросил суровый взгляд на Оскара фон Ройенталя, - ты что-то бледный.
- Будь я пьян, был бы румяным, - фыркнул юноша, - трезвый я, не волнуйся. Хотя не вредно было бы принять чуточку. Для храбрости.
- После, всё после. Господа, напутственное слово для всех. Не бойтесь. Публика нас не покусает. Если что-то забыли или перепутали - главное не подавайте вида, играйте, как будто так было задумано. Биттенфельд, к тебе персональная просьба - не размахивай рапирой как десантным топором, нам не нужен настоящий труп Меркуцио.
- Не беспокойся, - ухмыльнулся играющий Меркуцио Корнелий Лютц, - я быстро его поправлю, если увлечётся, всё же я дуэлянт с опытом.
- В таком случае, желаю удачи нам всем. Освобождаем сцену. Самсон, Грегорио, готовьтесь к выходу.

Ройенталь прошёлся по прилегающей к выходу на сцену гримёрке, выругался шёпотом. На репетициях его никогда не пугало то, что нужно выйти на сцену, но сейчас, то и дело слыша раздающийся из зрительного зала смех, чувствовал, как нарастает тревога. В ушах ни с того ни с сего зазвучал голос покойного отца: "Посмотри на себя, участвуешь в дурацком спектакле, изображаешь искренне любящего юношу. Смешно. Ведь ты не способен любить. Ты уродец с разноцветными глазами, позор нашего рода. Ты разрушил нашу жизнь, ты не достоин любви. Не достоин!"
- Эй, Оскар, - тяжёлая рука Биттенфельда-Тибальда легла на его плечо, - твоя интересная бледность стала ещё больше похожа на болезненную. Соберись. Мой выход уже через полминуты, а я только рад. Держись.
И пошёл к двери, ведущей за кулисы.
- Конечно, рад, - проворчал Ройенталь, - подумаешь - вышел на сцену, как в трактир вошёл, разогнал всех...
- Уверен, ты им понравишься больше, - с улыбкой заметил Вален, - это у меня роль странная - вроде знатный вельможа, герцог Веронский, а почти незаметен. Ну вот, и мне пора.
Оскар судорожно сглотнул. Он почти не помнил, как в нужный миг оказался на сцене, свет софитов на миг ослепил его, потом зрение сделалось чётче. Боги, как много людей в зале! И снова отцовский голос зазвучал в ушах, но его перекрыл голос Миттермайера-Бенволио:
- Ромео, с добрым утром!
- Разве утро? - машинально ответил Ройенталь, только миг спустя поняв, что не забыл нужную реплику.
Напряжение немного отпустило, он уже мог без страха, хоть и внутренне поёживаясь, оглядеть зал, и даже разглядеть лица однокашников и учителей. Нужные реплики слетали с языка сами собой, до сих пор они были короткими, но Оскар слышал, что голос его звучит неуверенно. Видимо Миттермайер почувствовал, что партнёр по сцене чувствует себя не в своей тарелке, и ободряюще улыбнувшись, положил руку на его плечо. Оскар почти услышал звон упавших с него цепей, мерзкий отцовский голос стих. Ройенталь заметил среди сидящих на первом ряду зрителей белокурую зеленоглазую девушку. Она смотрела на него с таким восхищением, будто ей в жизни не доводилось видеть ничего прекраснее. Юноша взглянул ей в глаза, и уже без малейшей дрожи в голосе произнёс:
- И ненависть мучительна, и нежность. И ненависть и нежность – тот же пыл Слепых, из ничего возникших сил, Пустая тягость, тяжкая забава, Нестройное собранье стройных форм, Холодный жар, смертельное здоровье, Бессонный сон, который глубже сна. Вот какова или еще несвязней Моя любовь, лишенная приязни.